ПТАШКА. Ознакомительный фрагмент.

Я не знал никого из друзей и знакомых, кто так же, как и я, тосковал бы по дому.Чтобы это понять, мне потребовалось много времени. Я не сразу осознал, что бесконечная смена работы, постоянные переезды из одного города в другой, из страны в страну в погоне за лучшей жизнью, череда любовных романов, начинающихся и заканчивающихся всегда одинаково – это и есть тоска по дому. Каждый раз после очередной победы над собой, врезаясь в стену безразличия к достигнутому успеху я был уверен, что мне необходимо просто приложить ещё чуть больше усилий, чтобы найти своё счастье. Оно всегда было недосягаемым. Яркие картинки юношеских фантазий об успешной жизни оживали одна за другой, но того восторга, который я испытывал, мечтая об этих днях, я, по итогу, не получал. Мне было всё равно. Пустота преследовала меня повсюду. Она гналась за мной, когда я впервые ворвался в большой город. Она пугала и подгоняла меня, когда я сбегал из родного края, несясь без оглядки, сломя голову, как в фильме ужасов спасаясь от лангольеров – пожирателей времени. Именно она заставляла меня преодолевать трудности, прокладывая путь к искусственно яркой, неоновой, пустой рекламе жизни. Сейчас я понимаю, что она не собиралась меня догонять, и что я – не герой, вырвавшийся из заточения бесперспективной деревенской жизни. Её задачей было убедить меня, внушить, что я способнее одноклассников, а потому достоин лучшего будущего. Как легко ей это удалось! Как легко и без сопротивления мы верим в свою уникальность! Как сладок вкус собственной избранности! По факту же, я – всего лишь очередная жертва пустоты, загоняющей добычу, как курицу в курятник. А там мы несём для неё золотые яйца нашей несостоятельности, и пустота питается нашими победами, а мы по–прежнему голодны и смотрим куда–то вперёд, когда счастье давно уже осталось позади.

Я познакомился с ним ещё в детстве. Он работал на моего отца в небольшой мебельной компании. После того, как отец прогорел и потерял собственный бизнес, а точнее, ему пришлось продать предприятие за долги, он стал работать наёмным сотрудником в одном из филиалов мебельной фирмы, недавно открывшемся в нашем посёлке. Какой–то предприниматель из Москвы загорелся идеей собирать русскую дизайнерскую мебель в разных регионах страны, используя пиломатериал из тех мест, где открывалась новая точка. В штат набирали управленцев и деревенских мастеров, которые, если честно, больше пили, оправдывая тем самым муки рождения нового деревянного шедевра. В основном в компании отца мужики собирали и стругали заказы на основе своих диких пьяных фантазий, в общем лепили, как Бог на душу положит. На удивление, декоративная мебель ручной сборки пользовалась успехом среди богачей. Продавалось всё: лавочки, беседки, садовая мебель, столы, резные троны и многое другое, на что хватало совести и денег у приезжих новосёлов, постепенно заполнявших наш бедный, но живописный посёлок своей завозной пустой помпезной успешностью.

Мишка был другим. Вот есть люди, которые много о себе представляют, гордятся личными успехами, а чаще успехами родственников. Однако стоит сесть и поговорить с ними по душам, как открывается такая пустота, такая дыра, что страшно туда заглядывать, как бы самому не провалиться. А есть люди, как Мишка. Медведь, он и есть медведь: тихий до поры до времени, большой, угрюмый, нелюдимый. В общем, сам по себе. Но если получится с таким подружиться, то навек. Большие люди, они какие–то добрые, что ли. Верные и тёплые. В них не страшно смотреть, не страшно падать, даже если внутри них тоже живёт пустота. Какая–то она у них обволакивающая, безопасная. Наверное, то не пустота, а одиночество, потому и тянет, что не пугает.

Мишка объявился в посёлке случайно. По распределению из детдома ему выделили квартиру в панельной трёхэтажке у чёрта на куличиках, а он разменял её на старый дом в деревне и десять соток земли. Ну, точно медведь. Когда народ узнал, что он детдомовский, его начали сторониться и запугивать им непослушную малышню. Так и закрепилось за Мишкой амплуа нелюдимого, грозного медведя, который иногда выходит в люди, чтобы затариться в местном магазине продуктами на неделю вперёд. Руками он хорошо работал, поэтому отец взял его к себе в мастерскую не раздумывая. Наше с Мишей знакомство было неизбежным. Я заканчивал одиннадцатый класс и готовился к поступлению в московский ВУЗ. Казалось, моя жизнь только начиналась, а его уже остановилась и до старости была предсказуема. Вот тогда я и почувствовал впервые то самое сладкое чувство превосходства над миром. Узнав, что я круглый отличник и, ни много ни мало, собираюсь в город на бюджет по специальности «Ландшафтный дизайн», глаза Мишки загорелись. Я часто видел его: мы здоровались и расходились каждый по своим делам. Но вот тот момент, когда я увидел блеск в его глазах в ответ на мою высокопарную речь о том, что я хочу стать супер–модным дизайнером и зашибать бабло в столице, а может и не в нашей, когда его глаза стали хрустальными от восхищения, я запомнил. Мне даже стало как–то неловко, ведь я ещё ничего не сделал. Это всего лишь планы на будущее, возможно, они так и не воплотятся в жизнь. Но Мишка ничего больше не хотел слушать. Его угрюмость превратилась в неподдельную заинтересованность мной и он, наверное, был первым и единственным человеком в моём окружении, у кого не возникло и тени сомнений, что я добьюсь успеха на выбранном мной нелёгком амбициозном пути. С того дня мы стали видеться чаще.

Мы любим тех, с кем нравимся себе. Точнее не передать те ощущения, которые я испытывал рядом с ним. Пока он стругал очередного «Буратино» на чей–то участок, я взахлёб рассказывал о новых идеях и планах на будущее. Чем больше он меня слушал, тем больше меня распирало. В какой–то момент даже я сам стал удивляться своим талантам, ранее не оценивая их так высоко, как это щедро делал Мишка. Он молчал и слушал. За него всё говорили глаза и его смущённая нерасторопная обходительность. Он стал заботиться обо мне, не как о друге, а так, словно я в будущем абсолютно точно стану известным человеком, а он заранее, авансом выказывает мне почтение и уважение. Мишка приносил в мастерскую приготовленную им еду на нас двоих, и это при том, что жил я по финансам намного лучше, чем одинокий парень, получавший копейки на работе, которая ему, что ни говори, всё же, была по душе. Тогда я не понимал, как можно так разбазаривать таланты и мириться с тем, что тебе платят меньше, чем ты того заслуживаешь. Но Мишка не любил говорить о себе. Он любил слушать меня. Бывало усадит в самое удобное кресло, положит еду в красивую тарелку, единственную, которая у него была (и ведь таскал её зачем–то из дома), а сам из пластика быстро навернёт пюрешку с котлетой и снова к работе возвращается. Он всё делал, чтобы мне было удобно, чтобы я желал приходить к нему чаще. За то он был мне очень благодарен и с лихвой окружал какой–то родительской заботой. Больше материнской, нежели чем отцовской. Может поэтому я стал быстро ему доверять, и хотел делиться с ним сокровенным, а не соперничать, как было привычно для меня за пределами нашей с ним мастерской. Я уже и забыл, что она принадлежит какому–то мужику, которого мы никогда не видели. То место стало для нас домом, где нам по–настоящему было уютно и радостно. Запах свежего дерева – запах моей земли обетованной. Запах свежего дерева – запах моей любви.